Леонид Бурлаков: Земфира – это наше главное национальное достояние!

Леонид Бурлаков // фото из личного архива

Легендарный продюсер Леонид Бурлаков, когда-то в корне изменивший российскую поп-музыку, рассказал в интервью Sobesednik.ru о том, как в конце 90-х создавались первые альбомы Земфиры и «Мумий Тролля», почему Илья Лагутенко больше не радует настоящими хитами и что не поделили между собой близнецы «Братья Грим».

— Как известно, в этом году исполняется 20 лет самому первому альбому Земфиры. Вообще такое явление, как Земфира, это именно ваша заслуга? Состоялась бы эта певица, если бы к вам в своё время не попала в руки кассета с ее песнями?

— Как я всегда говорю, мне повезло, что я встретил, собственно, единственного гения за всю свою жизнь. И это Земфира! Произошла некоторая случайность, и мы обоюдно довольны этим фактом. У меня нет такого — «если бы не я, то она бы не состоялась». Может, состоялась бы и с другим продюсером или сама по себе. Ну помогли мы человеку в какой-то момент. Успех — это же ведь 98% случайности и 2% таланта. Так сложились звёзды…

— То есть, получается, что талант, тем более в наше время, всё-таки не определяет?

— Нет. Талант — не определяет. Гений определяет! Талант важен, но гений желателен. В случае Земфиры мы имеем дело с гением. Поэтому настолько было всё проще, чем с «Мумий Троллем». Раз в десять.

Разница в том, что приносишь, например, песню «Мумий Тролля» на радио в 1996 году, и все говорят тебе: «Мы это не поставим никогда!», — а через год-другой приносишь песню Земфиры, и все говорят: «О, круто, давай конечно!»

— Забавно, но у меня один в один была ситуация с «Мумий Троллем», когда привёз от Саши Кушнира кассету на одно региональное радио, где тогда работал, и все коллеги сказали, что это никто и никогда не будет слушать, а через пару месяцев это звучало из каждого утюга… И тем не менее спустя два десятилетия не возникает ли мыслей, как это часто бывает и у артистов, и у продюсеров, что где-то что-то в той пластинке Земфиры было сделано не так и сейчас бы вы сделали по-другому?

— Совершенно точно не возникает таких мыслей. Единственное скажу, что, когда альбом записали, я через два месяца дал ей его послушать и попросил описать каждую песню — что она об этом думает? И это был очень нелестный отзыв о собственном альбоме. Тогда ей даже захотелось всё переделать. Но гений как раз и отличается от таланта умением вовремя остановиться. Талантливый человек постоянно творит и хочет что-то переиначить, и получается, что за всю свою жизнь он делает очень мало. А гений — сделал, оставил и пошёл дальше. Ведь когда художник нарисовал картину, у него ее нужно забирать и продавать. Потому что через месяц-полтора ему захочется её переделать: подрисовать какие-нибудь тени или вообще изрезать, потому что он её терпеть не может. А Земфира, что интересно, не хранит дома ни одной своей старой пластинки. То есть она не переслушивает свои старые альбомы, чтобы не держаться за них и постоянно иметь возможность идти дальше вперёд.

— Но склонность к перфекционизму у Земфиры всё же имеет место?

— Думаю, что это не склонность. В данном случае это некое качество, определённое природой. Когда записывали первый вокальный трек — «Синоптик», мы были такие типа маститые продюсеры и говорили «ну спой», а она совсем молодая девушка и вообще первый раз на большую студию пришла. Ну она спела, а мы говорим: «Ну давай ещё один раз запишем» (как, собственно, обычно и делается в процессе записи — четыре-пять дублей, а второй или третий получается самый правильный, как гласит поговорка). Но она говорит: «А зачем я буду петь это ещё раз? Будет ведь то же самое». И мы даже на спор с ней забились, а потом она поет, а мы как дураки сидим и понимаем, что один в один. Понимаете, да? Поэтому это данность от природы. Вот такое вот совершенство.

— Но если не ошибаюсь, то вокал там писался всё равно дольше всего?

— Нет, смотрите. Сейчас вот переиздание будет на виниле и первого, и второго альбомов. И я там немножко с этим тоже помогаю. Поэтому опять несколько погрузился во всё это. И в исходном материале, например, есть песни Земфиры, которые записывались на «Мосфильме», а есть то, что потом она пыталась перезаписать уже в Лондоне. Я, значит, слушаю — вообще все другое. Другая атмосфера, другой город, другая студия и так далее… В итоге на альбом взяли версию, записанную в Москве. Потому что когда она первый раз погрузилась в работу — это был максимальный выплеск энергии! У меня есть съемка, которую я снимал обычной бытовой камерой, где запечатлен процесс записи первого альбома. И там хорошо видно, что на самом деле именно Земфира была продюсером своего первого альбома. Потому что она реально бегала к барабанщику, басисту, гитаристам и показывала, как им играть партии. То есть она везде была! Единственное только, что ручки на пульте не крутила, потому что еще не знала, как это делать, на тот момент. Но ей хотелось все это узнать: «А это ручка какая? А эта кнопка зачем?» Я никогда впоследствии не встречал такого артиста, которому было бы так интересно познать весь процесс. Обычно же приходят, спели и ушли, и пофиг, чего там дальше будет. А Земфира максимально впитывала все вокруг.

Леонид Бурлаков и Земфира во Владивостоке, 1999 год
// фото: Сергей Ефимов / из личного архива Леонида Бурлакова

— Но при этом ведь в качестве продюсеров на альбоме указаны вы и Илья Лагутенко…

— Я не указан именно в качестве саунд-продюсера. Да и Илья… Ну, это для пиара мы, конечно, указали, что он продюсер. Но он обычно стоял где-то сбоку и похихикивал. И это тоже хорошо видно на той видеозаписи. А уже сводил альбом британский звукорежиссер Крис Бэнди. Ведь на сведении создается значительная часть саунда. Но вот в процессе самой записи Земфира влияла на всё — на то, как звучат инструменты, и так далее.

— А эта видеозапись издана или где-то доступна?

— Нет, только дома у меня.

— Есть вероятность, что издадите?

— Да нет, зачем… Когда-нибудь, когда уже помрём, дети, может, издадут. (Смеётся.)

— Насколько сильно, на ваш взгляд, изменилась Земфира за все эти годы как в творческом, так и в личностном отношении? Сейчас вы общаетесь и сотрудничаете ли каким-либо образом?

— Ну, бывает, пересекаемся. И я считаю, что это редкий русский артист, который растёт. Я уже чувствую, конечно, что ей уже тесно в рамках поп-музыки и хочется какие-то уже большие формы исследовать. И я в ней вижу постоянно некое вот такое поступательное движение. Потому что она всё время ищет…

Знаете, вот у Монеточки, например, сейчас выходят новые песни, которые повторяют и по саунду, и по всему предыдущие. То есть она почувствовала некую фишку, и типа вот на этом надо деньги рубить. Как группа Roxette. Таких групп миллион, которые живут на одной песне всю жизнь. А Земфира, как Колумб, постоянно исследует новые земли. Поэтому я думаю, что если будет какой-то новый альбом, то мы услышим совершенно новую Земфиру, с совершенно новым саундом и так далее. И с каждым её альбомом мне интересно открывать в ней какие-то новые стороны.

— А что касается характера?

— Ну, в общении со мной характер у неё не изменился. Не знаю, как там с другими она общается, а для меня она как была, так и осталась той Земфирой, которую я встретил летом 1998 года. То есть человеком, который очень любит музыку и загорается от какой-либо хорошей гармонической линии. Такой, в общем, она меломан. И это хорошо, когда композитор ещё и меломан. Очень редкое явление. К тому же обычно у композиторов нет исполнительского мастерства. А в данном случае сочетание меломана и композитора позволяет получать нам некоторый потрясающий материал с каждым альбомом.

— Теперь об Илье Лагутенко. Ведь с ним у вас связана наверное большая часть жизни, как я понимаю?

— Да нет, мы как-то в 2001 году расстались и больше не пересекались.

— Вот даже как… Но тем не менее очень интересно именно ваше мнение о том, почему сегодня группа «Мумий Тролль» всё-таки объективно уже не делает таких взрывных хитов и не записывает таких альбомов, какими были были эпохальные «Морская» и «Икра»?

— Ну, потому что изначально группа «Мумий Тролль» — это всё-таки была группа. Вот Земфира — это автор-исполнитель, и она всегда была по сути вот одна, а вокруг неё уже кто-то там ещё. А «Мумий Тролль» — это были и Алик Краснов, и Володя Луценко, и Леонид Бурлаков, и Илья Лагутенко. И, соответственно, потом, когда мы уже собрали сессионных музыкантов в 97-м году, то они были просто, что называется, приглашёнными. А изначально-то музыку творили не они. Без того же Алика Краснова не получилось бы таких потрясающих первых двух альбомов. Это были бы сухие, проанглийские и неслушабельные для русского уха пластинки. А Алик Краснов туда дал, как многие говорят, «гармонии Союза композиторов СССР». И когда Илья отказался от работы, то альбомы и стали превращаться потихонечку во что-то такое сухое… То есть вроде бы остался голос и тексты, а музыка стала оттуда исчезать. А если вернёт Краснова, то всё опять встанет на место.

C Ильей Лагутенко, 1997 год
// фото из личного архива Леонида Бурлакова

— А, по-вашему мнению, всё так кардинально изменилось именно после первых двух пластинок? Или всё-таки потом тоже были некоторые яркие моменты? «Невеста», например?

— Конечно. За всё то время, которое мы с ним не работали, я составил такой список из порядка 12 треков. То есть если бы после альбома «Точно ртуть алоэ» Илья ушёл и вернулся бы в году 2018-м с новым альбомом, то эта была бы гениальнейшая пластинка. И никакого мусора, ничего лишнего. «Это по любви», «Медведица» — гениальные же песни. Вот за 17 лет где-то около 12 хороших песен он и написал. Но многие ведь и за всю жизнь ни одной хорошей песни не напишут, поэтому «Мумий Тролль» ещё рано списывать со счетов. Я всё-таки думаю, что Илья нас чем-то ещё удивит. (Смеётся.)

— Наверняка тоже многих интересующий вопрос: куда подевался ещё один ваш успешный продюсерский проект — группа «Братья Грим»? Вроде так бодро выстрелили, поразили всех в том числе и визуальной такой незаурядностью, а потом вдруг пропали. Что с братьями происходит сейчас?

— Ну вы уже и сами ответили на свой вопрос, потому что всё-таки это был мой первый в полной мере именно продюсерский проект. Если с Ильёй я работал как друг, школьный товарищ и участник группы (в конце концов, там и тексты некоторые мои были тоже), а с Земфирой мне повезло и я помогал гению реализовываться, то «Братья Грим» — это был мой продюсерский проект от начала и до конца. А когда закончился контракт и мы расстались, то всё потихоньку и сошло на нет. Нет, ну они там где-то есть, какие-то концерты проходят, какие-то альбомчики они выпускают, но это всё такое маленькое стало в общем.

— А они сейчас и между собой порознь работают?

— Да. Ну это, знаете, когда какие-то проблемы, то винят продюсера, а когда продюсера уже нет, то кого винить? Только друг друга, больше некого. Вот они и расстались. Проблема-то была внутри коллектива, в том, как они осознавали своё творчество и зачем они нужны людям. Просто когда вы, допустим, создаёте напиток «Кока-кола», то нельзя потом в банку с «Кока-колой» наливать «Тархун», правильно? «Братья Грим» были определённой группой, с определённым имиджем, именно продюсерски там было всё выверено, и нарушать это было нельзя. Это можно было развивать, и они могли бы стать такими как бы русскими Bee Gees. Но один решил стать непонятно чем, а другой — быть какой-то инди-группой, и тоже ничего не получилось толком.

Леонид Бурлаков и «Братья Грим», 2006 год
// фото из личного архива Леонида Бурлакова

— Вообще ведь получается, что именно вы когда-то начали практику записи российских артистов в Великобритании?

— Да нет, почему, и до нас ещё всё это было…

— Ну, Борис Борисович Гребенщиков — это, понятное дело, отдельная тема…

— И был «Наутилус», альбом «Яблокитай». Они там же писались, и с нами играл даже тот же перкуссионист, который и с ними тоже играл… Нет, мы же записывались не потому, что мы хотели записаться именно в Англии. А потому что у Лагутенко с паспортом были проблемы. Он на тот момент жил и работал в Англии и сдал загран на переоформление, а консульство этот процесс задержало. И, так как всё уже было готово для записи, пришлось найти студию там. И не сильно дороже. Я помню, «мосфильмовская» студия стоила 16 тысяч долларов, а лондонская — где-то около 18 тысяч в пересчёте на доллары с фунтов. Ну то есть, разница невелика, поэтому решили записать там.

— А что касается качества студийной работы — британские звукорежиссёры лучше наших?

— Я скажу так: западный звукорежиссёр отличается от русского уже хотя бы тем, что он не комментирует то, что записывает, что тоже очень важно. (Смеётся.) Очень многие наши звукорежиссёры даже если ничего и не говорят, то у них на лице всё написано, что они об этом думают. А у западного звукорежиссёра на лице каменная маска, и ему пофиг: он просто получает деньги и делает свою работу.

— А вот за эти 20–25 лет всё-таки есть у нас в России какой-то прогресс в плане саунд-инженеринга и технического оснащения студий, как вы считаете?

— Ну я вообще вижу, что у нас все работают по принципу: кто-то сделал на Западе хороший альбом, значит надо стибрить оттуда биты: у Dido взять бас, а барабаны взять у Danger Mouse, и так далее. И вот вроде потихоньку собирается неплохой звук. То есть любой интересный альбом русского музыканта по звуку повторяет работу какого-нибудь западного саунд-продюсера. И никаких открытий наши звукорежиссёры не делают, к сожалению. У нас не саунд-продюсеры, а именно звукорежиссёры.

// фото: Лена Лищинская / из личного архива Леонида Бурлакова

— Вот есть глобальная такая тема: можно ли считать известный в своё время конфликт крупных звукозаписывающих компаний (мейджоров) с маленькими и независимыми лейблами уже неактуальным в связи с распространением того же YouTube и другими появившимися возможностями и технологиями? Многие артисты ведь сейчас вообще работают без лейблов…

— Ну вон Монеточка так работает, и вроде нормально зарабатывает. (Смеётся.) Или тот же Мальбэк…

— Ну а мейджоры в результате исчезнут или нет?

— А зачем им исчезать? Они вполне себя прекрасно чувствуют. Потому что русские мейджоры — это обычно представители западных компаний. У нас есть SONY, Warner и Universal. Вот вам три мейджора так называемых. А на самом деле они — обычный «макдональдс», который перепродаёт гамбургер. Ну то есть Warner — это «бургер кинг», Universal — это «макдональдс», а SONY — это «KFC». Вот вам и вся история.

— А почему, кстати, в результате закрылась ваша рекорд-компания «Утекай-звукозапись», которая по сути была одним из первых инди-лейблов в стране?

— Ну она не открывалась и не закрывалась. И если первым инди-лейблом в России был всё-таки «FeeLee» Игоря Тонких, то у нас был именно первый виртуальный лейбл. Его не существовало на бумаге, не было офиса, ничего такого. Просто мы в какой-то момент объявили: у нас типа рекорд-лейбл. И получается, что мы тогда придумали саму эту идею, которая сегодня называется виртуальным лейблом. То есть не обязательно обзаводиться секретаршами и оргтехникой для того, чтобы издавать новую музыку.

— Напоминает культовый Factory Records, у которого хоть и был офис, но не было ни одного документа…

— Ну вот и у нас примерно так же было, да.

— А почему всё же не было продолжения у этой истории?

— Ну потому что мы же с Ильёй расстались, и вот, собственно, всё и закончилось. Потом я попытался это сделать в виде конкурса «Эволюция», но уже не было такого прямо успеха. Сейчас я, конечно, стараюсь всё равно как-то помогать новым артистам. Но объединять их под крышей одного лейбла, наверное, уже возраст не тот. Виртуальными лейблами всё-таки должны заниматься молодые, здоровые и дерзкие люди.

— А непосредственно YouTube всё-таки решил многие проблемы начинающих исполнителей, как вы считаете?

— Ну, скажем так, стриминг как таковой в целом решил многие проблемы. Он и саму музыку меняет потихонечку: вместо вступления люди сразу стараются сделать припев, чтобы подросток, включив, сразу попадал на то, что ему нравится. Так что стриминг, да, изменил, конечно, рынок очень. А YouTube… Ну было MTV, а стал YouTube.

— Я имею в виду в плане продвижения: ведь сейчас артисту вроде бы уже необязательно обивать пороги ТВ и радиостанций…

— Да нет, обязательно. Потому что от того, что выложите клип, ничего не изменится. Вы можете снять гениальный клип, с гениальной музыкой, выложить его в YouTube и ждать. И у вас будет всего 3,5 тысячи просмотров за год. А для того, чтобы было 1,5 миллиона просмотров, всё-таки должны поработать специалисты, которых нанимают те же продюсеры и мейджоры. И вам могут сколько угодно рассказывать про успехи каких-либо Монеточек или про Петра Налича, но за всеми этими успехами стоят люди, которые аккуратно работали в Сети и «впаривали» вам эту музыку. Если музыка талантливая, то всё хорошо. А если она плохая, то их работа пойдёт в песок. Но всё то же самое было и в старые времена. По сути, ничего не меняется. Меняется только то, откуда приходит денег больше или меньше. И вместо MTV появляется YouTube. Для меня это то же самое.

— А каковы перспективы краудфандинга в отношении различных творческих проектов? У вас всё-таки и в этом направлении имеется немалый опыт.

— Ну, краудфандинг — это уже как-то вчерашний день. Мне больше нравится Patreon — это ресурс, благодаря которому относительно небольшое количество фанатов могут содержать в современном мире своего любимого артиста. У нас когда-то была подобная история с Чайковским и Надеждой фон Мекк, когда девушка содержала гениального композитора и он благодаря этому мог творить, как-то расслабляться и заниматься творчеством. То же самое и с «Пэтрионом», и надеюсь, что в России тоже это будет развиваться.

То есть система предполагает некоторую абонентскую подписку — ну, допустим, 50 или 100 рублей в месяц, — которые вы платите артисту просто потому, что он вам нравится. И на Западе есть много артистов, абсолютно не известных у нас, которые по такому принципу получают по 20–30 тысяч евро, что позволяет им снимать квартиру, питаться, покупать новые плагины и делать музыку, которая нравится 20 тысячам людей по всей Земле. Не обязательно же, чтобы вас любили миллионы, правильно? Ну если будет миллион, то будет ещё лучше, это понятно. Но здесь важно не переоценить себя, конечно.

— Если говорить о легендарных западных продюсерах, то какая историческая фигура в этом смысле вам наиболее близка или, возможно, даже послужила некоторым для вас ориентиром?

— А речь в данном случае об агентах или саунд-продюсерах?

— Ну вы, как я понимаю, занимались и тем, и тем…

— Я, наверное, в большей степени выступал в качестве агента, хотя в последнее время мне нравится и помогать молодым музыкантам в создании музыки.

— К примеру, «битловский» Брайан Эпстайн? Или же тот же Тони Уилсон с уже упомянутым Factory Records? Особенно если учесть, что во Владивостоке вы тоже долго работали на региональном телевидении…

— Ну, оба они по сути были агентами, просто выполняли некую функцию помощи, за что и получали свои проценты. И тот же Уилсон ведь не вмешивался в сам творческий процесс, а если и вмешивался, то когда уже совсем всё плохо становилось, и пытался как-то психологически помочь артисту. Но он всё-таки не саунд-продюсер. А был, допустим, Джордж Мартин — гениальный человек, который своими техническими знаниями помог The Beatles стать высокоинтеллектуальным коллективом. Именно он привнёс в их музыку благородство.

— Хотелось бы вам, кстати, чтобы вот и про вас тоже сняли такой байопик, как, например, «Круглосуточные тусовщики» про Тони Уилсона?

— Да ко мне уже обращались, есть такие предложения. Я же книжку свою написал — «Хроники Муми-папы», и, соответственно, люди прознали про это и пришли, поспрашивали, но пока исчезли. Ну, может, и следующие придут. Я ведь это писал в большей степени для психологической помощи самому себе, потому что всё равно была некая обида — «ребёнок» ушёл и так далее… А когда написал книгу, это всё сразу отпустило, и как-то стало легко.

— А книга издана?

— Нет, я её написал, положил, и мне хорошо. Иногда просто публикую какие-то отрывки у себя в социальных сетях.

// фото: Анастасия Иванова / из личного архива Леонида Бурлакова

— Как вы оцениваете нынешнее состояние отечественного шоу-бизнеса? Стало ли лучше в сравнении с теми же 90-ми и «нулевыми» годами? И какие главные проблемы остаются сегодня?

— Главная проблема — это то, что шоу-бизнеса-то особо и нету. (Смеётся.) Например, у нас весь рынок регулируется мнением нескольких людей. И это, конечно, очень печально. Авторитарный рынок, так скажем.

В принципе, ничего не изменилось. Как возникали коллективы, так они и пропадали. Сколько они зарабатывали от концертов и на носителях, столько и зарабатывают. Просто носители другие — тот же стриминг и тому подобные. А такое явление, как возрождение винила — это всё, конечно, скорее сувенирка и не более. Поэтому как в «нулевых», в 90-х или даже в 80-х, так и сегодня — всё равно есть ощущение, что всё зависит от некоторой случайности — «повезёт — не повезёт». Это что касается талантливых людей. А если у тебя просто есть деньги, то, соответственно, ты получаешь на какое-то время популярность, и в какой-то момент ты исчезаешь, когда твои деньги заканчиваются. Так всегда было, и так всегда будет. И на этом стоит вообще вся музыкальная индустрия, и не только в России.

Но хотелось бы увеличить процент талантливых людей на музыкальной сцене, а это можно сделать только наличием некоей беспристрастной машины, которая есть в Америке, Англии, Европе и так далее, где всё-таки к таланту относятся как к способу заработать денег, а не как к способу поиздеваться над человеком. То есть просто надо дать возможность талантливым людям реализовываться. У нас сколько угодно могут создавать какие-то школы и тому подобное, но то, что я слышу, именно результат, — он в итоге плачевный. Да, какие-то люди проголосовали на «Голосе», вот это всё… Но это частный случай. А если бы было отношение к талантам как к источнику заработка, то тогда бы им стали реально помогать. Потому что просто жалеть их и меценатствовать — это неправильно! Они достойны уважения. И те же Монеточка и Мальбэк — они нормально зарабатывают по 10–15 миллионов в квартал, не завися от лейблов, и это хорошо. Но я уверен, что людей и с гораздо более интересными музыкальными данными вполне хватает в России. И в этом смысле не хочется, чтобы Монеточка или Мальбэк были каким-то исключением, а хочется, чтобы они были частью здоровой музыкальной культуры.

— А за вот этим, скажем так, массовым шествием русского рэпа по стране вы следите?

— Я за всем слежу. Но массовое шествие на самом деле у вас в голове. Та же история с Элджеем, в которого вложили кучу денег и только половину наторговали, говорит о том, что вся эта популярность фейковая и у людей гораздо шире музыкальные интересы, чем можно видеть в СМИ, которые освещают только рэп, хип-хоп и тому подобное. А диапазон вкусов на самом деле огромный. И зачем СМИ так концентрируются именно на рэпе — непонятно.

Люди слушают самую разную музыку. Вон, допустим, Алёна Швец — это же совсем не рэп, но все её слушают. Или группа «Хадн дадн» — совершенно не рэп, а просмотров сотни тысяч. Или группа «Петля пристрастия» — то же самое… Просто не надо вам, журналистам, всё время говорить только о рэпе, и тогда вы поймёте, что музыка другая тоже есть. Да и по продажам нет такого, что рэпа продаётся больше. Того же хэви-метала продаётся столько же, сколько и рэпа, и по концертам они столько же собирают. Но почему-то про хэви-метал никто не пишет в этой стране. И почему вы не хотите об этом говорить, я не понимаю. Они же там красятся, белятся, плюются кровью — вон сколько всего можно об этом написать. А про рэперов вроде всё сказали, всё исписали, но всё равно то же самое продолжается. И именно из-за журналистов создаётся такое ощущение. Тем самым вы провоцируете рынок на неправильные поступки. (Смеётся.) Они, платя большие деньги рэперам, «попадают» на них, опять разочаровываются и думают, что все русские артисты такие плохие. То есть вы как бы накачиваете рынок фейковой информацией. А рынок реагирует, «попадает» на деньги — и огребают в результате вообще все русские артисты, которым говорят, что они не продаются.

— Но есть ведь и такая версия, что популярность рэперов связана с их концертным демпингом — они ведь ездят под проценты от сборов, без заранее оговорённого фиксированного гонорара, чего обычно не делают артисты других жанров…

— Да все ездят по-разному. Вон у группы «Пасош» сколько концертов, они постоянно на гастролях, а в стриминге они проседают. А у Монеточки наоборот — стриминг огромный, а на концерт она еле «Главклуб» собирает. То есть это индивидуально в каждом случае.

А все цены на выступления артистов примерно соответствуют рынку. Если у человека в регионе есть 300 рублей, то он может их потратить на концерт и пойдёт туда, куда ходят все его друзья, даже если ему эта музыка не нравится. Ну а клуб обычно маленький, на 400 человек, и при цене 300 рублей за билет еле-еле отбивается всё вместе — сама площадка, техника и какой-то небольшой гонорар артисту, и местный промоутер получил какую-то копейку. А если заломить цену в пять тысяч, то просто никто не пойдёт, потому что у людей денег таких нет, ведь средняя зарплата по стране — 20 тысяч максимум. В смысле реальная — мы не говорим сейчас про какие-то успешные города.

Это как с панк-роком было в середине 70-х в Англии, который начал процветать, потому что организовать концерт, скажем, Элиса Купера стоило четыре тысячи фунтов, и билеты стоили четыре-пять фунтов — это было дорого. А организовать концерт Sex Pistols стоило 50 фунтов, и билеты уже стоили 50 пенсов. Вот почему народ на них и пошёл.

— А какие новые имена вы бы выделили сегодня, исходя из вашего колоссального продюсерского опыта? Вне зависимости от жанров.

— Ну я уже сказал про группу «Хадн дадн», которая так вот была замечена с их лучшей песней «Мы сидим дома» или как там…

— «Мы сегодня дома».

— Да, очень хороший трек! И он очень клёво попал в социальную обстановку. И Алёна Швец тоже — в ней есть что-то такое, что заставляет обращать внимание на новые песни. «Соперница», конечно, реальный хит! В школе у дочки дети по 12 лет — все поют! Ну ещё у неё «Неудачница» сейчас вышел сингл — тоже неплохо. Но, честно говоря, есть ощущение, что она начинает эксплуатировать понравившуюся всем тему. И есть опасность, что если ей, не дай бог, продюсер подсказывает «давай-давай, ещё сделаем на эту тему!», это плохо. Надо всё-таки молодым писать от сердца.

Потом ещё есть такие группы, как, например, «Ритуальные услуги» — забавные такие. Есть волна таких групп, которые, если сравнивать с русскими, то что-то вроде «Колибри» или «Пеп-Си», то есть, скажем так, нас развлекают. Они молодые, у них есть мысли. Вот смешная есть группа «Кис-кис». Я вот преподаю студентам, а у меня из 24 человек в группе 20 девушек, и они, когда я говорю про «Кис-кис», сразу улыбаются и, потупив глаза, говорят: «Да, нам нравится». То есть волна идёт такая хорошая, здоровая, дерзкая, кайфовая. И я доволен, что всё это продолжается. И это никакого отношения к рэпу не имеет.

«Кис-кис» — это обычной такой хард-рок с элементами панк-рока. Но мне не нравится история с группами типа «Казускома» — слушаешь и понимаешь, что тексты им вообще как бы пофиг и мысли у этих людей как у третьеклассника. А по музыке это очень слабо. Да, они на сцене кривляются, падают на пол, гитарами жужжат и так далее. А на выходе ничего не получаешь. Потому что музыки как таковой нету. Я был на нескольких их концертах, в том числе и когда они выступали на разогреве у Джека Уайта. И когда, собственно, вышел Джек Уайт, то сразу стало слышно: вот она музыка, а до этого был какой-то цирк, кривляние и пародия на музыку.

Ещё мне очень нравится группа «Дайте танк (!)», именно в записи. Я вот послушал всё их собрание сочинений — 88 песен, из них я для себя выделил 12. Да, действительно крепкие, отличные — по текстам, по музыке, по подаче. А вот сходил на концерт — и разочаровался, потому что нельзя так петь мимо нот. Даже мимо нот надо петь красиво, как это делает, допустим, Мик Джаггер или тот же Лагутенко. А что касается рэпа, то, конечно, Антоха MC — молодец! Настоящий артист, кайфовый такой персонаж. Так что я доволен тем, что происходит вокруг. Хотя в любом случае я, к сожалению для них, наверное, слушать это не смогу вот именно для удовольствия. (Смеётся.) Но вот так отметить для себя — да.

Вон я для себя сегодня группу открыл, всё утро слушаю — Frank Carter & The Rattlesnakes. Вот реально удивительный коллектив! Потому что я уже думал, что в этом жанре уже все всё сказали. Но нет: оказывается, что с помощью гитары, баса, барабанов и вокала можно заряжать энергией по полной программе. И человек поёт, реально, по-настоящему. А в нашей стране неумение петь, конечно, сильно тянет вниз. Та же Гречка — вроде тембр есть, а слушаешь, и уши вянут.

— Вот через вас, наверное, прошёл уже даже не один десяток музыкальных коллективов и отдельных имён, но, как оказалось, далеко не всем из них удалось хотя бы приблизиться к успеху Земфиры, «Мумий Тролля» или даже «Братьев Грим». Это целенаправленная такая селекция или всё-таки лотерея в чистом виде?

— Ну, во-первых, как я уже говорил, действительно лотерея. А, во-вторых, это всё-таки, я считаю, проблема не моя. Это проблема, собственно, слушателей, потому что я планку вкуса и качества музыки я никогда не опускал. Что когда записывал «Луку» в 2007–08 годах, что в случае с «Plastика» и их дебютным альбомом, или там, допустим, «Пилар»… Всё это хорошие, отличные коллективы. А то, что люди не захотели их слушать, это не мои проблемы. Музыка оставалась такой же кайфовой. И люди через 50 лет, когда начнут разбирать архивы наши с вами, вполне будуть наслаждаться песней «Молчать» группы «Пилар». Потому что это действительно потрясающая песня! Или послушают песню «Карфаген» группы «Plastика» и скажут: «Во как клёво!» Они же не будут разбираться — кто был популярен, кто получал деньги, кто не получал… Они найдут то, что было ценным и действительно талантливым в культуре нашей.

Поэтому я говорю: главный соперник музыки — это время. Вот прошло 20 лет, и мы оставляем за собой эту мысль, что Земфира — это наше главное национальное достояние! Что бы там ни было, мы говорим: да, это интересно. Вне зависимости от того, нравится это слушать или нет, но это притягивает. Пусть молодые или те, кто с деньгами, развлекаются сегодня. Но давайте вернёмся к этому вопросу, как всегда, через 20 лет, потом ещё через столько же…

Просто есть ощущение, что ты живёшь-живёшь, а в 83-м году, допустим слушал группу «Браво», и в 2019 году на концерте группы «Браво» понимаешь, что не просто так тебе нравилась эта музыка столько лет назад и что эта музыка рождалась в сознании очень талантливого человека. Я имею в виду Женю Хавтана. Или «Аквариум» тот же — в 82-м году я первый раз послушал, и вот 2019 год, и он выдаёт «Баста Раста» — потрясающий трек.

Поэтому всё проверяется временем. Просто надо к этому бережней относится, а то ведь многие молодые люди, достигнув возраста 35–40 лет, начинают кричать, что всё это никому не нужно, а молодые коллективы всех поборют. Ну конечно, только то же самое я слышал от молодых людей 15 лет назад, но все группы, которые они тогда хвалили, ушли в никуда. Понимаете?

— У вас ведь имеется и довольно-таки обширный опыт работы с кино в качестве продюсера саундтреков. Какие картины вам особенно дороги в этом смысле? И планируете ли продолжить такого рода взаимодействие с кинематографистами?

— Ну, шесть кинолент не такой уж обширный. Планировать я не могу, я отвечаю на запрос, а сам никогда никуда не лезу. Если есть интерес к тому, чтобы я помог собрать саундтрек, и люди ко мне обращаются, то я, конечно, отвечу взаимностью всегда режиссёру…

Самый ценный всё-таки первый опыт — работа над фильмом «Самоубийцы». Это настоящая рок-н-ролльная комедия-мюзикл. Там, насколько я помню, 42 музыкальных произведения, 28 из которых были написаны специально для этого фильма. И я доволен тем, что получилось. Ну и на втором месте — фильм «Саранча», полный метр, и сериал потом выходил. Тоже была такая плотная работа и вся музыка зашла тоже очень хорошо.

— Преподавательской деятельностью вы по-прежнему занимаетесь?

— Да, вот сейчас полгода преподавал в МГУ «Основы музыкального продюсирования» на 3-м курсе журфака. Молодые люди там, будущие музыкальные критики. Я у них недавно на последней лекции перед зачётом спросил: «Ну как вы теперь считаете, продюсер — это зло или добро?» А они отвечают: «Ну где-то посередине». (Смеётся.)

— Один из последних ваших громких проектов — это новая современная версия гимна Российской Федерации. Даже не спрашиваю, зачем вам было это нужно, потому что вполне очевидно, что, наверное, в любом случае вам было просто любопытно поработать с таким грандиозным материалом. Но всё же вопрос: вот записали эту новую версию, с замечательными музыкантами и певцами, презентовали, в том числе на радио и на «ВТБ-Арене», наверное, государство даже как-то вас отблагодарило за такую работу…

— Грамоту дали, конечно. (Смеётся.)

— А что будет дальше с этой версией гимна дальше? Где она будет звучать?

— Ну, насколько я понимаю, это всё делалось для каких-то молодёжных мероприятий. Ну какой-нибудь, допустим, субботник где-то в школе проходит или, например, какой-нибудь съезд волонтёров, или ещё что-то в этом роде… Попросили ведь, чтобы он не сильно отличался от канонической версии, но при этом и чтобы молодёжь почувствовала что-то своё. Вот такая задача была поставлена, и я считаю, что мы её выполнили хорошо.

И ещё и благодаря этому нашли порядка 12 исполнителей. У нас же был кастинг — 1 200 человек по всей стране я прослушал, и отобрал из них я вот этих 12, которые там поют. И потихоньку сейчас у них тоже складывается всё довольно неплохо. Настя Мещерякова поехала участвовать в шоу «Песни» на ТНТ, Наташа Антропова сейчас зажигает и песни поёт на берегу моря для большого количества людей. То есть всё в их руках сейчас. И как они этим распорядятся — это уже их дело, потому что я всё-таки не являюсь их продюсером.

— А как сейчас обстоит дело с вашей настольной игрой «Стереотопия», посвященной музыкальной индустрии?

— Всё нормально. Насколько я понимаю, весь тираж уже продан и надо уже делать следующий. Как только появится возможность, я обязательно к этому вернусь, и ещё добавлю к новому тиражу словарь шоу-бизнеса.

— Над какими музыкальными проектами работаете в настоящее время как продюсер?

— Самое главное — это вот как раз скоро лечу подписывать договор с французами на альбом молодого академического композитора Константина Кокоурова. 26-летний парень из Восточной Сибири, из-под Иркутска. И мы отправили в 20 компаний промо-пакет в электронном виде, в том числе и в российские. И вот один французский лейбл, издающий классическую музыку, решил серьёзно взяться за продвижение по всему миру этой пластинки.

С Константином Кокоуровым
// фото: Анастасия Иванова / из личного архива Леонида Бурлакова

Пока что мы выложили в открытый доступ две композиции, одна из которых — кавер на гитариста Джейсона Беккера, известного своим сотрудничеством с Дэвидом Ли Ротом и страдающего сейчас от страшной болезни Лу Герига, также известной как болезнь Шарко, при которой нельзя ни есть, ни дышать, ни двигаться. И вот мы записали с симфоническим оркестром в Берлине свою версию его композиции в его поддержку, поскольку он уже стал своего рода не только символом борьбы с этой болезнью, но и в принципе ориентиром для многих людей на земле, хотя ещё в 1989 году врачи ему сказали, что он проживёт не более пяти лет. Но он не только по-прежнему жив, но и выпускает пластинки, пишет музыку движением глаз с помощью специально созданной для него программы. У него недавно как раз вышла пластинка, которую он сочинял таким вот образом шесть лет. А исполняют гитарные партии такие известные всему миру виртуозы, как Стив Вай, Марти Фридман из Megadeth, Джо Сатриани. И это, конечно, тоже впечатляет. В общем, уникальный человек…

Вообще вот этим проектом с Константином я хочу доказать, что академическаяч музыка тоже может быть драйвовой, и [добиться], чтобы она тоже стала частью культуры молодых людей. Чтобы не только дядьки и тётьки восхищались древними произведениями, а что вот она живёт. Он же не один такой — на Западе это вполне развитое направление музыкального бизнеса.

И вот французы заплатили нам аванс, значит, хотят на этом зарабатывать. А вы покажите хоть одну русскую компанию, которая заплатила бы аванс академическому композитору?

— Вы ведь постоянно дислоцируетесь сейчас в Москве?

— Ну да, у меня тут семья, дети, всё нормально.

— А на родине во Владивостоке часто бываете?

— Бываю. Последний раз там был, к сожалению, потому что отец умер, похоронил поехал. Так что не всегда получается бывать там по счастливым поводам.

— На ваш взгляд, город сильно изменился за последнее время? Я просто бывал там пару лет назад и был, честно говоря, в хорошем смысле потрясён.

— Ну, город меняется, когда люди оттуда уезжают. Там на самом деле довольно сильная текучка кадров такая. Всё-таки максимум там живут по два-три поколения — приезжают, поживут 50–70 лет и уезжают.

— Но ведь тем не менее он остаётся таким как бы центром регионального притяжения — туда ведь едут со всей Сибири. И прежде всего, наверное, потому, что Владивосток — город совершенно не провинциальный, что, кстати, меня больше всего и потрясло: всё время там такая у вас своеобразная движуха, и люди такие все довольно бодрые.

— Я даже скажу вам больше: в Москве больше провинциальности, чем в любом другом провинциальном городе. (Смеётся.) Потому что Москва тоже состоит из нескольких городов уже. И каждый из этих городков можно считать провинциальным. Поэтому слово «провинциальность» — оно такое в общем… непонятно, зачем его изобрели. Мне кажется, что это зависит от воспитания человека, а не от социального статуса и так далее.

— Но вы уже как бы к Москве привыкли?

— Нет, ну как я могу привыкнуть к Москве? (Смеётся.) Это не мой город, извините. Это город, где я работаю, в командировке. Но во Владивостоке тоже уже нет той родины, которая была. Кто-то умер, кто-то разъехался. Понастроили ужасных зданий на наши сопки новоявленные бандиты. Поэтому, конечно, он изменился. Что-то остаётся самое главное — природа. И всё-таки мать там живёт. Но я туда всё-таки в гости приезжаю, а не домой.

— Но Золотой мост вы вроде бы хвалили в одном из интервью…

— Естественно, хвалил, потому что я этот мост видел, когда ещё был во втором классе, в Музее Арсеньева на макете, сделанном ещё в 1909-м году, представляете? И самое, конечно, важное, что теперь этот мост проходит прямо над моим домом, где я вырос и прожил первые 11 лет жизни. То есть приходишь такой в Пионерский парк, где гулял в детстве, а над тобой огромный мост! Это нереальное ощущение!

— Но всё-таки ведь и менталитет владивостокцев довольно сильно отличается и не вполне типичен, скажем, по отношению ко всей остальной стране. Во всяком случае, именно такое у меня сложилось впечатление — что люди там у вас как-то посвободней себя чувствуют. Может, это связано с тем, что слишком основательно пустило корни предпринимательство в связи с довольно продолжительной всей этой «праворульной» эпопеей?

— Оно, может, и посвободнее, но при этом и помельче. Потому что в той же Москве хоть и молча, но делают большие деньги, а во Владивостоке громко делают маленькие.

Я бы сказал, что ментальность в другом отличается. Вот мы когда жили, хоть город, казалось бы, и был закрытый, но у нас не было ощущения, что мы заперты. Потому что я мог пойти учиться в ДВВИМУ (Дальневосточное высшее инженерное морское училище, ныне Морской государственный университет — прим. авт.), сесть на пароходик и попасть в Японию, в Америку или в Австралию, что я и сделал в своё время. Пять лет отходил по морям-океанам и весь мир повидал. То есть я к 1993 году уже был везде, кроме Соединённых Штатов. Ну представьте: молодой человек, до 25 лет увидевший весь мир. И я даже видел айсберг в нескольких кабельтовых от нашего судна, когда проплывал мимо Тасмании. Попадал в шторм, в котором мы уже готовы были погибнуть. Стоял два месяца на рейде на реке Ганг. И поэтому у нас там удивительное ощущение свободы было всегда.

Во Владивостоке, 1984 год
// фото из личного архива Леонида Бурлакова

И вот эта вот ментальность, что я в любой момент могу свалить на другую планету — это как если бы у всех на Земле была возможность в любой момент полететь в другую галактику. И все бы тогда по-другому совсем жили. Так что считайте, что мы жили в таком мире, в котором можно было улететь на Альфу Центавра. И будущее было для нас открытым и прекрасным, мы могли мечтать о чём угодно. Это, наверное, и дало энергии той мечте, которая потом реализовалась.

— У вас ведь, как известно, пятеро детей. Как вам удаётся сочетать такую довольно активную творческую и организационную деятельность с ролью многодетного отца?

— Очень просто. (Смеётся.) В одной руке ребёнок, которому полтора года, а в другой руке телефон — вот так и работаю. Этого никто не видит, но есть такое выражение у писателя Алексея Иванов: от Бога — это труд, который никто не видит. Так и здесь. Знаете, у меня в моём кабинете с одной стороны висят три моих самых удачных пластинки и две пластинки с автографами моих самых любимых исполнителей, а с другой стороны висит пять фотографий моих детей. То есть я нахожусь между музыкой и детьми всегда. И одно питает другое.

— Ну а желания немного остепениться не возникает?

— В смысле не заводить шестого ребёнка? Вы что, шутите что ли? (Смеётся)

— В том смысле, что супруга вам не говорит, допустим, что, может, как-то вы бы становились поспокойнее с учётом всё-таки уже и наступившего шестого десятка лет?

— Да нет, наоборот супруга мне сейчас как раз помогла купить билеты в Париж. И она мне очень помогает и поддерживает во всём. А по-другому как?

— В прошлом году вы начали ездить с циклом лекций о шоу-бизнесе по России и соседним странам. Продолжается ли эта деятельность сейчас?

— Ну, меня сейчас вот привязали к себе студенты-журналисты МГУ, поэтому с поездками я пока такой перерыв сделал, а дальше посмотрим. Но именно благодаря этому циклу лекций я значительно расширил и диапазон каких-то своих тем, и больше углубился в этот процесс, появился тот самый словарик шоу-бизнеса, который я сейчас потихоньку уже заканчиваю. Так-то я вообще довольно ленивый человек, но ко мне приходят какие-то события, и я на них реагирую и благодаря им всё больше и больше чего-то делаю. А поскольку событий много, то и работы получается много. Поэтому свою лень я загоняю пинками подальше.

— А простой смертный человек, не будучи студентом журфака, имеет возможность каким-либо образом вас увидеть или услышать?

— Ну, со мной на самом деле достаточно просто коммуницировать: любой может отправить свою песню мне на адрес demoforburlakov@mail.ru, и я обязательно её послушаю, и всегда у меня будет ответная реакция в картинах месяца, которые я регулярно публикую. То есть всегда человек может увидеть, что я думаю о его песне. Это самое простое.

А кроме того, если люди задают мне интересные вопросы «ВКонтакте» или в «Фейсбуке», то я всегда отвечаю. Но это касается именно интересных вопросов, потому что на неинтересные я отвечаю, скажем так, коротко.